О творчестве Михаила Гермашева
Давно хотелось поговорить о Михаиле Маркиановиче Гермашеве (1867-1930), и вот подвернулся повод: в обширном наследии пейзажиста, который отдавал предпочтение зимним видам, нашлась интересная летняя серия.
Работы Гермашева можно разделить на несколько неравных по числу произведений групп: наибольшая группа – зима и ранняя весна, есть виды осени, немного лета, произведения, посвященные празднованию Пасхи, и единицы городских видов. В настоящее время о значительной части творческого наследия можно получить информацию только из старинных открыток, на которых работы Гермашева активно воспроизводились до революции, - сейчас такие открытки представлены на многих аукционных сайтах. В 1904-1914 гг. художник сотрудничал с рижским издательством открыток «Ленц и Рудольф», которое выпускало открытки с репродукциями его работ. Много пейзажей Гермашев написал фактически в рамках совместного проекта с издательством с прицелом на последующее воспроизведение в открытках. Технически, по степени сложности и законченности композиций, у Гермашева встречаются как большие композиционные, тяготеющие к модерну пейзажи, так и небольшие пейзажи-настроения, написанные по памяти в быстрой, близкой этюду манере. Именно эти небольшие пейзажи (их малый размер выдает размер мазков, хорошо видных в репродукциях) часто служили источником для открыток. У Гермашев обладал очень точным чувством тона и цвета, маленькие пейзажи он пишет в один присест, без исправлений. Такая исключительная тональная и цветовая точность восприятия позволяли работать очень быстро и создать очень большое количество произведений, в том числе с небольшими вариациями мотива. В наиболее многочисленной зимней серии можно проследить изменения мотива до небольших нюансов (ракурс фронтальный или чуть сбоку, одна или несколько фигуры, сумерки или ночь и т.д.) Стиль Гермашева легко узнаваем, в нем написаны все известные произведения художника, авторский почерк полностью сложился в 1890-х гг. Интерес к передаче освещения, тема ярких закатов, освещенного цветными лучами снега и пр. у Гермашева восходит к куинджевской линии русского пейзажа. Куинджи для передачи света использовал исключительно точный тон и работу сопоставлением цветовых (и тоновых) пятен, обобщение контуров для концентрации главного цвето-тонального содержания, призванного наиболее полно передать сложнейшие и сильно эмоционально окрашенные, но при этом в реальной жизни очень кратковременные впечатления, проходящие на периферии сознания и образующие своего рода фон для внутреннего монолога, осознаваемого хода мыслей. В стилистическом отношении Гермашева можно сравнивать с его современником Николаем Крымовым, также воспринявшем влияние Куинджи. С Крымовым (как и учеником Куинджи Пурвитом) Гермашева особенно роднит влияние постимпрессионизма и модерна, выражающееся в обобщении плавных (= сплавленных или даже «оплавленных») контуров, декоративном обособлении выразительно очерченных пятен – плоскостей света и тени, усилении цветовых контрастов в картине по отношению к натуре за счет столкновения дополнительных цветов. Если Куинджи использовал классическую технику кистевой работы для выявления глубины и разделения планов (тщательно, с обилием белил прописанные предметы на свету, свободно и широко набросанные прозрачные тени и задний план), то Гермашев пишет плотной краской и небольшими мазками по всей поверхности, разве что за исключением темных полос леса в отдалении. Мазки Гермашев укладывает по форме: горизонтальными гладит землю – всегда покорную, не взлохмаченную бурьяном, кудряво-округлыми мазками завивает облака. У его деревьев, листьев, облаков и даже людей мало детализации: лица не молоды и не стары, стены без трещин или отвалившейся штукатурки, снежок всегда мягкий, с подсвеченными сбоку углублениями следов, вода спокойная, отражение в ней едва тронуто рябью. Картины посвящены земле с ее домиками, церквушками, елочками, речками, человечками: земля занимает от половины до 2/3 холста, т.е. художник смотрит на мир все-таки сверху, этот немного игрушечный, уютный мир ему понятен и «лежит как на ладони». Чаще Гермашев работал не в чистом пейзаже, а в пейзаже со стаффажем, с фигурами, с элементами бытовой сценки, особенно это характерно для малых пейзажей, написанных для рижского издательства. Его пейзажи населяют рыбаки, стрелочники, деревенские дети и их родители, возвращающиеся домой крестьяне, работники, извозчики на запряженных телегах, доктора в ожидании поезда, странники-богомольцы, участники народных гуляний, то есть художник параллельно со своей главной задачей – созданием образа русской природы – показывает панораму будничной народной жизни, ее ежедневный уклад, встроенный в ритмы смены дня и ночи и времен года. Фигуры и пейзаж написаны в одной кистевой манере и, даже выделяюсь яркими пятнами одежд, всегда кажутся естественной частью мотива. Очень характерно для пейзажей Гермашева присутствие церквей или изб - архитектурных элементов, которые являются традиционным способом структурировать изображенное пространство, задать масштаб. Интерпретация русского национального пейзажа Гермашевым была важным слагаемым его неизменного успеха. Уже в годы обучения в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1892-97) у А.Е. Архипова, В.А. Серова, И.И. Левитана с 1894 г. выставлялся в салонах Академии художеств, Московского товарищества художников, Московского общества любителей художеств, Товарищества передвижных выставок, в 1897 г. его картина «Снег выпал» получила 1-ю премию Московского общества любителей художеств и была куплена П.М. Третьяковым для знаменитой московской галереи и до революции висела в основной экспозиции. В дореволюционный период случалось, что богатые промышленники специально заказывали Гермашеву пейзажи и московские виды, его работы были и в коллекциях членов царской фамилии (Елизаветы Федоровны, 1864-1918). До Первой мировой войны 10 лет Гермашев успешно сотрудничал с рижским издательством, после революции, в 1920-х поселился в Париже. В парижский (последний) период жизни продолжал по контракту писать русские пейзажи, которые пользовались популярностью у французской публики, выставлялся в Парижском Салоне национального общества изящных искусств, в галерее Л. Жерара и др. залах. Несмотря на огромный успех до революции, наследие Гермашева оказалось не только рассеянным по музейным запасникам (его работы хранятся в ГРГ, ГРМ, Музее Москвы, Самарском художественном музее, Иркутском областном художественном музее имени В.П. Сукачева, Краснодарском краевом художественном музее имени Ф.А. Коваленко, Костромском историко-архитектурном и художественном музее-заповеднике, Сарапульском музее истории и культуры Среднего Прикамья - в художественно-выставочном комплексе «Дача Башенина», Вязниковском историко-художественном музее (Владимирская область), Сумском областном художественном музее имени Н.Х. Онацкого, музее Московского педагогического государственного университета и др.), но в значительной степени утраченным, известным только по старым репродукциям. До сих пор изредка произведения Гермашева всплывают на аукционах. Ни монографий, ни основательных альбомов по творчеству художника нет, в середине 2010-х только выходила пара тоненьких брошюрок с полутора десятками репродукций. Однако, благодаря распространению интернет-аукционов открыток, любителям русского искусства становятся известны его утерянные произведения, и Гермашев снова завоевывает любовь зрителя, невзирая на малый интерес к нему со стороны выставочных площадок, исследователей и издательств. Художники русского модерна любили символистскую сказочность с обобщениями до мистики, до абстракции, до умозрительной схемы и потери «земли под ногами», тогда как работа реалиста, если он цепляется за сиюминутные подробности, привязывается к преходящей конкретике, может становиться и натурализмом, и фиксацией факта, и документом. Вне зависимости от стиля произведение с четкой программой, развитой семантикой и сильным пафосом становится манифестом. Особая доброжелательность, теплота, кажущаяся простота (хотя это, скорее, в духе периода игра в упрощение, в припадение к народным корням), понятные, узнаваемые и словно всегда по умолчанию близкие сюжеты и образы Гермашева обезоруживают зрителя. Художник не старается отстраниться - наоборот, он смело сокращает дистанцию между собой и реципиентом, его отточенная, верно и надолго найденная манера, такая «само собой разумеющаяся» и естественная, является образцом редчайшего баланса между символом и натуральностью. Гермашев изобрел свой художественный язык, чтобы говорить на главную тему в художественно-философских исканиях периода - Русь вечную, ту, что остается за «сменой дней».
